Сегодня героем нашего «воображаемого интервью» станет один из зачинателей коми советской литературы и театрального искусства Виктор Савин. Человек, чьим именем назван сыктывкарский драматический театр, прожил тяжёлую жизнь, в которой были бедность, алкоголизм и репрессии.
— Вас считают одним из самых ярких представителей коми интеллигенции. Это родители или вы сами тянулись к знаниям?
— Мои родители были неграмотными. Правда, отец умел читать по складам печатное слово и кое-как ставить свою подпись (научился, когда был солдатом), а мать была совершенно тёмной женщиной.
Но при этом я ещё до школы научился немного читать и писать благодаря русской «Азбуке», которую отец принес домой после одной из своих частых отлучек (он уезжал на заработки на Урал). А мама, когда мне не исполнилось ещё и семи лет, отправила в школу. Не будь этого, возможно, не было бы и меня как фигуры.
— Что помните о таком далёком детстве?
— Думаю, что детство моё не сильно отличается от детства других деревенских ребятишек. Может, как старшему, больше работы доставалось.
А в школе учился старательно: ни осенняя грязь, ни зимний холод – ничто не мешало ходить в школу, находившуюся в трёх верстах от дома.
— Вы помните, как пришли в литературу?
— Конечно, любой писатель помнит такие вещи! В тот самый 17-й год я написал свои первые две небольшие пьесы: одну на русском, другую на украинском языке, с которыми даже выступали на сцене.
— На украинском?!
— Да, я ведь с 1911 жил в Кривом Роге, где работал в конторах на рудниках. Помнится, мне даже характеристику давали: «К обязанностям своим относился вполне аккуратно и добросовестно, с полным знанием своего дела и может быть рекомендован как опытный конторщик». Там же и язык выучил.
— А когда перешли на родную речь?
— До августа 1918-го я ни разу в жизни ничего не писал на коми. Хотя очень хотелось именно на родном языке призвать коми народ к новой жизни. Тогда и родилось «Горд звон» («Красный звон» — прим. авт.). Его напечатали под псевдонимом Нёбдинса Виттор, то есть Виктор из Нёбдино, который остался со мной на всю жизнь. Если говорить о содержании, то я призывал не отдавать «вражьим псам» (белогвардейцам и их союзникам) свою любимую родину и вольную жизнь.
— Вы всю жизнь работали на советскую власть.
— Хотя она не всегда отвечала взаимностью. Помню, меня назначили делопроизводителем в Чрезвычайную комиссию… Жалованье было маленькое, большой семье жить было трудно. Часто даже хлеба не было: грибы ели. Мы с женой грибов наберём, сварим, бульон хлебаем, а грибы вместо хлеба жуем…
— Пожалуй, ваша главная любовь – это литература.
— Да, я даже предлагал отказаться от всякой другой работы и выйти исключительно на положение внештатного литературного работника. Дел было очень много: я собирал материал, писал, редактировал, верстал, выпускал.
Но не только литература заняла моё сердце, я вообще люблю искусство. Бывало, выполнишь какую-нибудь партийную работу и тут же напишешь стихотворение или на балалайке наиграешь мелодии коми песен. Балалайка всегда стояла рядом с письменным столом, всегда под руками. Много раз я выходил с балалайкой на сцену – играл, напевая свои песни.
— Вы можете назвать себя «столпом коми культуры»?
— С начала 1919 года мною написано до ста революционных, сатирических стихотворений на зырянском языке, создана целая серия (до 12) пьес, пользующихся популярностью… 30 лет я больше всего беспокоился о художествах трёх видов: 1) поднять коми литературу, 2) организовать коми театр, 3) сложить новые коми песни… Коми музыка отстаёт. Можно прямо сказать, что в этой области, кроме меня, до сих пор никто ещё не работал.
С другой стороны, с 1931 года моя драматическая работа совсем разладилась, совсем остановилась. Так что, как и у всех, были свои взлёты и падения.
— У вас ведь были проблемы с властями?
— Это был разгар репрессий. Сначала меня исключили из ВКП(б) за оторванность от партии, за то, что не исполнял авангардной роли в Союзе писателей, не повышал своего политического уровня, за отрыв от парторганизации. Товарищи по партии возмущались, что я партийные взносы приносил не сам, а присылал их с женой.
Была ещё одна проблема. На всякую мелочь я реагировал болезненно, а это приводило всё к одному и тому же – выпивке.
— Всё это вылилось в арест… Вы ждали?
— Честно? За 10 месяцев до ареста я думал так: «А работы! «Женитьбу» перевести на коми язык осталось 20 страниц, потом «Русалка» Пушкина 525 строк». Работал и днём, и ночью, даже иногда не умывался…
Даже в лагере не терял надежды, ведь после войны мог получить амнистию. Помню, писал родным, что чувствую себя более окрепшим, скоро устроюсь на какую-либо посильную по своему состоянию здоровья работу. Но жизнь рассудила по-другому.
Беседовал Алексей Боровенков
(Использована автобиография «Моя жизнь»)