Александр Мигурский — поэт с берегов реки Печора. Автор сборника стихов «Отражение» (2013), трех поэм: «Война», «История одной Книги» и «Новогоднее Обращение». Автор текстов и идейный вдохновитель группы «Векторы Полета».
Подумай о том, где нас не было,
где нет мертвых или живых,
там запоздалое эхо времени
слышится через стих.
Ограненным алмазом вода
бежит от всякого сора,
ей не нравится гул темноты,
ей милей отраженье острога.
Гость бывалый — отшельник христьянин
собирает капли брусники,
ему хочется стать назад
ребенком; почти великим.
Жаль, война вновь проиграна,
некогда
думать о тех, кто цел,
добавляя в свои обязательства
не сорваться с гористых стен
или пасть в красный угол лбом.
Разобраться бы с этим людом!
вот тогда и запеть, и заплакать
на истертую временем скатерть
позволит моя гордыня,
вовлекшая мое имя
в список черных людей или мразей;
я поверю этому, когда в сказе
сорвутся с губы мои строки…
На крыше рыдают сороки.
лучше уже не придумать.
Я люблю слушать всякую глупость,
когда время в двери стучится:
то ли белочка, то ли жар-птица.
01.09.14.15.36
Моя страна и без того
красива:
в три цвета маркером
обведена,
зеленый, желтый или серый,
а в остальном — волос копна,
что в своих скользких лапах
держит муж запойный,
ручьи кричат, пересыхая от любви,
как новорожденные дети
криком
молят прильнуть к родной груди.
Желание остаться вольной
в очередной раз пополняет ряд
до смерти к жизни, и обратно
искусством сдернутых солдат.
Я трогал колос, выросший людьми,
я пробовал убойный дым комбайна,
я ожидал других чудес,
но даже дом наш здесь возник случайно.
Любимый ослабляет хватку только раз,
когда нужна другая стопка,
и тени уползают на закат;
им вера заменяет стойку
крепкую, как сваи старых плит,
бей пустоту, возникшую в страданье,
моя страна и без того красива,
моя страна лишь жертва —
не предатель.
21.08.14.13.43
Мы не ищем легких путей.
Пока есть голоса и сны,
выздоравливай,
бейся о пламя
этой странно-неловкой
любви.
Взгляды чужие, но больше,
чем может дать простой взгляд
я никогда не чувствовал,
врываясь во всех подряд.
Для поэта я жертвую важным:
подставляюсь губой,
а не сердцем,
но в расскаленные печи
страстей
каждый заходит.
Каждый исчезнет.
Я рад — ты видишь меня самым лучшим.
Прошли те года, когда маленький мальчик
с оглоблей в лице
боялся представить,
что завтра его снова ударят,
за слабую руку и
дружбу с не той.
Хватит людей.
Я забрызган толпой,
но знаешь, когда рифма бьет
как кувалда?
Если ты настоящий,
а смерть твоя — правда.
Вырывается голубь из рук старухи.
Возвращайся скорей. Это время разлуки
с каждой минутой все тяжелее.
Знаешь, любовь —
это дождик в апреле.
Случайно густят облака акварелью
твою и мою
судьбу
на коленке
художника, выцветших красок и стилей,
но, знай,
нашу жизнь закончат другие.
Перед сном,
перед казнью или судом,
повторяю заказ напамять,
но понять не могу
почему эти люди
меня до сих пор не убивают.
Я остался, когда «Отражение» вышло,
я остаюсь, пусть и стих стал ровнее.
Каждый год, каждый миг из статей и лишений
я измерил одним
твоим вдохновеньем.
31.08.14. 18.40
Я иду и не вижу следов
человека, что шел со мной рядом
в безобразную мессу лесов,
провожая дома липким взглядом.
Дождь хлестает деревья неделю,
не со зла, а с глубокой печали:
не вернется уже никогда
золотая звезда в россыпь гари.
Там встречались, со смехом и плачем,
бухали и били столы,
играли в любовь, как в насмешку
нелепой судьбе неизбежной.
Я все ждал, пока кончится пламя,
и знакомый вдали силуэт
бессознательно скажет прощайте,
нырнув с головою в рассвет.
28.08.14.16.47
Таскались по городу
с полным пакетом книг,
под дождем, плюющемся градом.
На этих развалинах
ведь когда-то
будет стоять приют.
Я любил долговечную леску
сомнения, натянутую
между губами,
как любят своих дочерей отцы,
а поэты — стихи.
Жанр требует тела,
но сегодня
и вправду погода
хотела выламывать двери,
раскидывая, как прописи,
туман твоих
бледных волос.
Никто не кричит во весь голос,
но даже и не молчит.
Миг прошедший в вечность уронит
проклятых поэтов
дневник
или книгу Гайто Газданова
с красной лентой, бантом
на обложке.
Ты еще позовешь
за мной неотложку,
а пока есть хоть что-то
светлое
в этой тусклой звезде,
прекрати пересчитывать время,
а мою руку прижми
к себе,
как знак, что лето —
мокрое пятнышко на листе
бумаги,
а осень чернильною лапой
нас не разбудит в
одной кровати.
12.07.14.1.50
Она свернулась на скамейке.
Поезд. Общая. Июнь.
Дождаться? Сдохнуть? Увильнуть?
Тереть ладонями ходули
вместо ног, когда
как для других их
шаг — полет?
Жар грязь размазал по стеклу.
Искали веру, получили — скорбь.
Ютились там, где позволяли…
За это мы ли воевали?
Косыми лапами извечный дождь
срывает с рельс, кидает в яму —
под пресс, под молоток,
на нары!
Беги, если еще помнишь как,
ведь дальше больше — вирши,
семьи, рабочий день,
сжигающая пустота,
и койка без подушки, одеяла.
Жизнь, поделенная на два
раскрытым ртом ловила воздух,
я шел за нею, нес к ногам
больных детей и ночей
подвиг:
вот так, потерянным в пространстве
смотреть на белых нервочек комок
и думать, что я ей отдал бы
своей огромной жизни срок.
26.27.06.14.10.28
Не досчитаюсь времени
и жизнь изменится:
в другую сторону потянут поезда,
иные чувства всколыхнут природу
и упадет на голову старушечная дремота.
Погибнут разговоры, что мы мерили как вечные,
погибнут те, кто их к столу носил,
погибнет ночь в который наши встречи
срывались в необузданный эфир.
Мне запоет, покачивая кресло,
Журавль на неизвестном языке,
но в его голосе я все ж узнаю место
и, упираясь на клюку, приду к тебе.
Я и сейчас отказываюсь верить,
что вера в Бога стала вновь товаром,
а людям не нужна свобода —
она ведь не дается даром,
а тут гранит, надгробная в хрустале
всех нами вымученных книг.
Я не могу поверить, что оставил —
ты не могла поверить, что любил…
И тут, моя родная, показалось,
что одинокую рукой не так легко
сметать оранжевую пыль с комода
и засыпать, после бессонной ночи
в одежде, на полу, без дома.
Журит неумолкающее небо
своими темно-синими морями,
я не замечу как исчезнет время,
в котором нас и били, и прощали,
в котором мы учились ждать и править,
а вместе с тем любить и умирать.
Я не замечу как исчезнет время
и мое тело рухнет на асфальт.
06.08.14.11.43
надорвав уголок тетради,
я ожидаю, что ты напишешь
ответ на мое желание,
стать хотя бы на вечер ближе.
Потеснив людей у прилавка,
Разломав запретную цепь,
Ожидать, что хоть эта загадка
сумеет продлить свой секрет.
Не дышать, а в прохладе ночи
Утопая хмельной головой,
слышать как отдыхают рабочие,
закрывая дверь за собой.
Не умея расстегивать блузку
зато с вывертом скидывать на пол,
Я уверен, что эта прогулка
разрешит принять жизни заим,
но с глазниц кто-то снимет решетки,
время снова придет в себя —
на обрывке тетради отчаянно
отражаешься ты и заря.
23.04.14
Кончились спички вечера,
ушел огонек уютный,
мы к нему так привыкли за зиму,
что теперь малость стало грустно.
Солнце на нас покосилось
своим вечно жаждущим взглядом.
Мы ответим обычным молчанием —
разве много ему, богу, надо?
Если кончились спички вечера
пора зажигать по новой
лампы, которым сто лет,
и привычные электроприборы.
А ведь правда чудно надеяться
на силу высокого фонаря?
Не забудь его милые руки,
когда выйдешь домой одна.
10.06.14.1.39.
Как нимбом в изголовье, легла
осины ветвь,
холодною железкой
скрипит кровати твердь,
углы косятся взглядом
в просторы простыней,
в них дочка очутится,
открыв лишь синь очей.
Я отрекусь от слова —
не веруя, клянусь —
ведь, скоро наше «скоро»
наставит в нее грусть,
холсты в оконных рамах,
вдруг станут красивей,
чем чернобровых крыльев
взмахи над
сердцем площадей.
Поезд метает в страны,
которым нет числа,
мой век не за горами —
вот так живет мечта,
какими-то заметками
и цифрой в дневнике,
а наяву лишь слезы
и мысли о тебе.
16.05.14
Здесь кому-нибудь станет легче,
если всякая боль уйдет,
оставив печатные краски,
как високосный год?
Обнимет ли мертвый убивших его,
за какую мечту им воздаст,
арестованный требует мщения,
не понимая,
что это — прощение
постыдного любования
кровью
или сломанного о губы сердца —
здесь кому-нибудь станет легче,
если времени
дать опомниться?
разобраться во множестве судеб,
что на самом деле являлись одной
жизнью, раздаренной многим,
потерявшим над собой контроль.
Бог не вмешается в драку?
а ведь где-то рядом церковь горит,
рыдают колокола поневоле
служащие лишь для двоих:
России и небесам —
чернила в руках художника,
на их фоне туманы звенят,
скрывая тюрьму для народника.
Это уже не октябрь!
В болоте
тонут дома,
вместе с ними
исчезнут люди…
Для чего им дали слова?
Молчание, хохот, упреки,
Болезнь и растоптанный лед.
Закрываются лавки, у входа
их никто никогда
не ждет.
01.04.13
Завтра будет-
только жди,
жар души сокрыв
под курткой;
завтра будет по любви,
если ты вдруг
станешь глупой;
Завтра пепельною розой
увядает в пасти мая;
завтра мы напишем повесть
бесконечность век
кромсая;
завтра — грязная одежда
для прекрасного сегодня,
солнце чиркает звездою
Лист тетрадный
обреченно;
Завтра будет новый стих,
он итак им стал, смотрите!
Строки видят сквозь лазури
лун
кровавое
соитие.
Это больше, чем событие.
10.05.14
За шторкою у окошка,
где мы все обязательно будем,
звезда очертила дорожку
холодной, колючею бурей.
Шелк темноты в созвучьях
клекота труб и треска
сломанных сучьев дерева
возле сырого подъезда,
кажется мне тишиною
этой летнею ночью,
когда ничего не хочется
и некуда больше идти,
между любовью и сном
выбираю определенно третье:
занавеска, окошко, стол,
и немного терпения.
23.05.14.21.40
За одну ночь
мы потеряли все —
возможность радоваться,
петь и жить.
Не доверяя собственному сердцу,
я разрушая, то
что должен вечность был
хранить!
реальность так сурова и опасна…
Мое — твое.
себя я не предал,
но горе попал делить не стоит,
итак на твоем сердце
слишком много ран.
Не кровоточие,а пусть
вдоль солнца ты увидишь выход,
я ведь нашел тебе его —
бери, бери!
Не надо говорить, что я — предатель.
Так будет лучше
Для тех нас и для любви.
Густа толпа, кричит советом давящим,
но мы им доказали — невозможное
возможно,
так почему из чуда мы сейчас должны слепить
пост-драму,
вместо того,
чтобы любить —
ведь это еще можно?
Я террорист и маргинал,
ведь белые листы марал воспоминаньями
о лете,
стирая счастье, как тяжелый,
смертный груз.
Мой друг писал:
«силен лишь одиночка»,
а тот кто мучает любовь —
фальшивка, подлый трус.
Я выбрал смерть, я выбрал
путь скитаний,
ради того, чтоб ты могла цвести.
Прости меня, слепая Ласточка унынья
и за собой
эту страницу
унеси.
***
За лето город обмелел,
стал тише, спрятался за вами.
На выдернутых столбовых концах
капель решительно стучит ножами,
пытаясь вывести из равновесия,
сломать настолько крепкий бред,
вдоль худощавых рукоятей
он — лучший опиум, и хлеб.
Лачуги съедены глазами,
глядящих выше с этажа.
закуривая горьким небом,
июнь ломает тополя.
Мелеет город, люди убегает,
с петель срывая чью-то душу,
не видя ни конца ни края
тоски, что скоро их задушит.
26.06.14.22.42
Храни вас Бог!
Слепому душу
он зря, наверно, подарил;
Теперь сидит простак и видит
сквозь треск облупленных дровин
Живое море.
Саван скинув,
оно бежит за островами,
тенистой лапой отражая
льняные косы
переправы.
Живое море;
и я в твоих руках
кажусь рыжеющей стропою,
но я лишь выцветший баркас,
что уследить пытался
за стопою
той одинокой проводницы.
…она в узлы всем ивам локоны
связала.
Упрямо тащится за ней
смертельный грех —
любить без памяти
кого попало.
Грех рассмешит любого
дурака,
но почему-то
я давлюсь слезами.
…за ней смыкается гроза,
и я дышу ей,
как Мечтатель,
закинув голову за плечи.
О, дорогая! эта вечность
всегда нам будет не мила.
В нас человеческая кровь —
И в этом грех!
Вся правда и тоска!
Так за спиною небо… действуй!
Взберись на краешек балкона,
а дальше криком разбуди
свет лиц,
забывших смерть,
свободу,
Бога!
И Море разойдется
как бумага
на рукава озер,
заливов, рек,
накрыв собой
костер лохматый,
где дураку так хорошо
было лететь;
самозабвенно
из себя
на части!
Бог доведет его к дверям подъезда
и бросит
как ненужную игрушку,
на место, где когда-то
жило детство.
Я обману закрученную лестницу,
а в комнате взгляну в парадное стекло.
Её здесь нет.
Я отвратительно прекрасен.
И в этом счастье — встретить день, пока еще
по-настоящему светло,
а разум, как глоток воды
предельно ясен.
30.05.01.06.14.11.38
Белой ковровой дорожкой,
словно из снега и льда,
я путешествую молча
в загробье -туда и сюда.
Ночь бьется в утробе ногами,
пытаясь сказать: я есть ты,
но бесполезность этих ударов
доводит до края строки.
Красной щербатой каплей
утро течет по виску —
жаловаться не буду —
это все инструменты к стиху.
29.05.14.11.57