В Государственном театре оперы и балета Республики Коми — новый дирижер. В паре с главным дирижером театра Азатом Максутовым теперь работает его молодой коллега из Москвы. Дмитрий Савенков в интервью «Комиинформу» рассказал о своей учебе в Гнесинке и консерватории Чайковского, почему он слушает Rammstein и что нового он готов предложить нашему театру в плане репертуара и подбора исполнителей.
— Почему вы решили стать дирижером? В детстве всегда были заводилой в компаниях?
— Когда я поступил в Харьковскую специальную музыкальную школу, нам было по 4-5 лет, к нам пришел фотограф. Он каждому раздавал музыкальные инструменты, бубен, трещотки, маракасы, дудки, а мне ничего не подходило. Я задумался, скрестил руки, а он говорит: «Сиди вот так!» В итоге все с какими-то дудками, а я сижу просто так, как дирижер. Когда я был совсем маленьким, мама и папа меня взяли в храм, и во время молитвы «Отче наш», когда поет весь храм, я встал и начал дирижировать всем храмом. Это были мои первые дирижерские опусы.
В десятилетке я учился на дирижерской и фортепьянной кафедрах, и там в 5-6 классе у меня был маленький ансамблик, мы пели разные переложения для детского хора. Тогда и был первый сознательный дирижерский опыт.
— Вы учились сначала в академии Гнесиных, потом в консерватории Чайковского. Каково это — быть в альма-матер величайших музыкантов мира?
— Когда мы занимаемся искусством, мы должны стремиться к идеалу. Это стремление доведет до самых лучших педагогов. Мне очень повезло. При поступлении в Гнесинку меня прослушивала ученица Александра Юрлова Людмила Попова. Она меня определила в класс Владимира Сорокина, хормейстера капеллы Юрлова. Он наделил меня способностью полностью погружаться в музыку. И стремлением оставаться честным перед самим собой. Я не могу позволить себе полумер.
С конца четвертого курса я три года работал артистом и хормейстером в капелле Юрлова, параллельно закончив обучение. Затем, за три недели до вступительных экзаменов, решил поступать в Московскую консерваторию. Вступительные были очень сложные. Меня там спрашивают, какой у меня слух. Я говорю, что абсолютный. Тогда экзаменатор сел на клавиатуру и спросил, какие ноты не прозвучали. Я ответил. Говорят, Шостаковича так же проверяли: присели и еще руками нажали.
Мне предложили пойти сразу на третий курс, к Геннадию Рождественскому. А я очень хотел к Владимиру Понькину на второй, потому что у Геннадия Александровича очень редко получалось приезжать, постоянно в разъездах, может, раз в год давал уроки. А я привык работать, а не просто числиться. В итоге так и получилось, хотя поступить в консерваторию сразу на второй курс — это небывалое дело. Со мной поступали 17 человек, взяли меня одного. И двух иностранцев, которых я и на экзаменах не видел.
— После окончания консерватории наверняка была куча предложений от различных работодателей, в том числе зарубежных…
— Ваши бы слова да Богу в уши. Все намного сложнее. Дирижер не вокалист, это штучный товар, срок службы которого не ограничен. Дирижеры могут и до 90 лет работать и неплохо дирижировать. В тот год у меня было три концерта в Токио с оркестром Токийской филармонии, одним из самых лучших оркестров в мире. Была конкурсная программа с городским филармоническим оркестром Берлина. Была предварительная договоренность с Воронежским оперным театром, вроде бы взяли на работу, но не срослось, другого нашли.
— И как в вашей жизни возник Сыктывкар?
— У нас с директором театра оперы и балета Дмитрием Степановым оказался один хороший общий друг, с которым я работал в Москве. Он меня посоветовал Дмитрию Николаевичу. Месяца два назад я уже продирижировал «Травиату», которая была мне хорошо знакома. Получил хорошие отзывы. Сейчас меня взяли на испытательный срок.
— Несмотря на то, что вы совсем недавно в театре, что-то свое уже решились предложить руководству?
— Да, наработок очень много. Я знаком с большим количеством людей, которые будут пригодны театру: режиссеры, певцы, актеры, музыканты. Сейчас приехал режиссер Илья Можайский, я ему хотел предложить оперу Гершвина в джазовых тонах «Порги и Бесс». Если он захочет что-то современное, я бы предложил «Диалоги кармелиток» Пуленка. Еще есть моноопера «Человеческий голос». Я учился в консерватории у Юрия Буцко, у него есть первая советская моноопера «Записки сумасшедшего», он ее на третьем курсе написал, в 1960-х годах. Но вряд ли на них придут второй раз. Это психологически тяжелые спектакли, с надрывом. А для постоянного репертуара надо поднимать барочный пласт, домоцартовских композиторов, они у нас не представлены. Может быть, «Орфей и Эвридика» Глюка. Надо и Моцарта поиграть. Тут идет «Волшебная флейта», а «Дон Жуан» не идет. По Верди я бы очень хотел поставить «Аиду».
— Своим молодым знакомым музыкантам вы можете порекомендовать приехать работать в Сыктывкар?
— Мне Сыктывкар очень нравится. Я здесь отдыхаю. В Москве на дорогу ежедневно тратишь по четыре с половиной часа. Сюда я за 15 минут от гостиницы дохожу. Плюс прекрасная погода, светлые лица людей. Я здесь очень бодр и свеж. Многим бы посоветовал приехать сюда. Если не переезжать, то как минимум сотрудничать. Моя родственница в Германии три года подряд признается лучшим молодым театральным художником. Ее можно было бы сюда пригласить. Много знакомых осталось в Украине. Если будет хоть какая-то зацепка, они сюда приедут на необременительных для театра условиях и с таким качеством, которому и в Москве позавидуют.
— Кто ваш любимый композитор?
— (задумался) Мендельсон. Он светлый. Хотя (снова задумался) все-таки мой любимый композитор Бах. У Мендельсона все-таки творчество ограничено, а у Баха каждое произведение безгранично. Это космическая музыка. У меня есть хобби — я собираю виниловые пластинки. У меня уже 15 тысяч пластинок только с классической музыкой, одна из самых больших коллекций в России. Конечно, хоть у меня и 800 пластинок с музыкой Баха, не буду же я все время Баха слушать. И днем его нельзя слушать. Это должно быть очень плохое душевное состояние, чтобы с утра поставить Баха.
— Только классическую музыку слушаете?
— У меня есть свой секретик. От классической музыки в какой-то момент я устаю. Это происходит, наверное, раз в два месяца. На один день я включаю тяжелый рок. Самое тяжелое, с большим количеством ударных. Rammstein, например. Это мне выносит мозг, вытряхивает всю душу, происходит очищение, а потом эту пустоту опять можно заполнить прекрасным, вечным, божественным.
— Ведь классическая музыка требует работы мозга…
— У меня есть друзья, которые под классическую музыку засыпают. Когда ее слушаю я, то сразу анализирую, какие диезы, кто играет, кто фальшивит. Я против того, чтобы классическую музыку использовали в качестве фона. Есть для этого специальная музыка, которая в супермаркетах и кафешках звучит.
— В народе говорят, что дирижерской палочкой махать — это не на скрипке играть…
— Человек, который это говорит, не имеет никакого отношения к музыке. Во всех книжках, которые я прочитал про дирижерскую профессию, пишут, что это мистическая профессия: сильнее махнешь — будет сильнее звук, поведешь кистью мягче — звук будет теплее. Я пока в профессии не так долго, какие-то итоги подводить не могу. Можно долго уговаривать сыграть что-то, а можно одним жестом показать, как должна звучать музыка, и музыканты невольно этой руки послушаются.
Беседовал Илья Баканов
Фото Ирины Кнутас