«Твоя Параллель» публикует список работ победителей конкурса «Победители живут среди нас«.
Я сидела дома и готовилась к проверочной по истории. Хотя к какой проверочной? Учитель обещал провести контрольный тест по всей Великой Отечественной войне. Да уж, семь параграфов, шестьдесят страниц… Ну, зачем так издеваться над детьми? Да что поделать, не хочу же я получить «двойку» под конец четверти, придется учить.
Прошел почти час, а в голове моей так ничего и не отложилось. Еще это дурацкое солнце. Ну, почему оно так ярко светит именно в тот день, когда мне некогда даже на пару минут выйти на улицу? Но что это? Вроде бы, кто-то постучал. Странно, родители ведь должны прийти только в семь, кто бы это мог быть? Я тихонько подошла к двери и спросила: «Кто там?»
— Это я, дед.
Меня словно током дернуло. В последний раз он приходил к нам больше полугода назад. и то забежал на пару минут попросить у папы какой-то инструмент, и тут же исчез. А тут на тебе! Без звонка, без предупреждения…
Да, это действительно он. На пороге стоял замерзший, с красным носом дедушка в смешной шапке и с авоськой в руках.
— Привет, а ты чего это? Какими судьбами?
— Да я проезжал тут мимо. Думаю, дай загляну, проведаю.
— А-а, ну проходи, раздевайся.
Дед мой всегда был непредсказуемым, в хорошем смысле слова. Мама рассказывала, что однажды он взял все деньги, которые они с бабушкой скопили на ремонт крыши, пошел в магазин и купил детям магнитофон. Бабушка, конечно, тогда чуть с ума не сошла, но мама с сестрой были на седьмом небе от счастья.
Я пошла ставить чайник, до сих пор не веря в действительность происходящего. В это время дед с интересом заглядывал в комнаты и проверял, что в них изменилось. Наконец он закончил осмотр и, с довольным выражением лица войдя на кухню, сел за стол. Я придвинула к нему чашку с чаем и достала печенье.
— Что, историю зубрила?
— Да. А откуда ты знаешь?
— Видел у тебя на столе тетрадку с учебником, а еще пару недописанных шпаргалок, — он улыбнулся и погладил свои белые жесткие усы.
— Да что мне эта история? В учебнике одни только голые цифры и даты, что от них толку? – я вздохнула. На минуту воцарилось молчание, слышно было только равномерное тиканье часов. И вдруг в голове пронеслась одна мысль. – Дедушка, а расскажи мне про войну. Ну пожалуйста.
После этих слов его лицо мгновенно изменилось: исчезла улыбка, сдвинулись брови, взгляд выразил немую боль. Я поняла, что зря я это сказала. Вообще-то, в детстве у меня часто возникали подобные вопросы, но он всегда уходил от ответа, говоря: «Это долгая история. Вырастешь, расскажу». Ну что, я вроде бы выросла, да и времени у нас много.
— Ты знаешь, внучка, это долгая история, — сказал он свою дежурную фразу. Но, как только я начала разочаровываться, вдруг послышалось продолжение. – Было мне тогда 11 лет. Жили в Заречье. Мать, отец, два брата, сестра и я, всего шестеро. Помню, весной 1941 года была большая вода, в погребе все было затоплено почти до полу. Люди кругом говорили, что, мол, не к добру это, примета такая, и правы оказались, ведь в июне началась война. Призыв был быстрый, и мужиков оставалось все меньше и меньше. Кто-то говорил, что Германия небольшая, и мы быстро с ней справимся. Отца нашего призвали через несколько дней, и когда он был уже собран, он взял меня на руки и сказал: «Война будет долгой. Меня убьют, старшего брата Дмитрия тоже убьют, младшего брата Володю ножом зарежут. Ты будешь жить далеко, но хоронить мать приедешь». Так и случилось. Но буду рассказывать по порядку.
В 12 лет я пошел на работу. Сначала в подсобное хозяйство, затем стал помощником электрика. Работали по 12 часов в сутки. Хлеба давали по 600 граммов, из круп тоже иногда кое-что было. Мы с пацанами работали на станках, точили детали для катеров, а когда привезли чертежи, точили и снаряды. Маленькие, конечно, были, еле как на станках управлялись, а ведь станки тогда были не то что сейчас. Но ничего, не жаловались. Занимался этой промышленностью приехавший из Ленинграда Давыдов. Хороший был человек. Работали мы наравне со взрослыми. Война есть война. А я был умный малый, сообразительный, скоро стал электриком. Проводку сам на баржах и катерах устанавливал, причем никто меня этому не учил. Током, конечно, без конца ударяло, руки всегда были черные, но это ерунда.
Запомнилась мне зима 41-го. Посмотрели мы тогда с другом фильм «Сын полка», а фильм-то какой был, ох, все дети после него мечтали пойти воевать. Посмотрели, значит, да и на фронт убежать решили. Бежать надо было до Микуня, а из еды было только кило хлеба, но нас это не остановило. Бежали три дня. На улице метель, мороз. Бывает, зароемся в снег и лежим, потом дальше идем. Где-то дома попадались, хозяева нас пускали, все же понимали, куда мы бежим. Наконец, добрались. А там такая толстая, со злобным взглядом милиционерша как увидела нас, так до того избила, что очнулся я уже дома, сам не помню как. Мать меня тогда два месяца отхаживала, какими-то настоями отпаивала, а я сначала даже шевелиться не мог. Но мы, слава Богу, более-менее крепкие, здоровые у нее были, так что я на ноги-то поднялся. А вот другие дети… Голодные годы забрали много жизней. Столько я всего повидал, как ребята пухли, дохли, но не забуду я первую смерть.
Помню, пришел я на работу, а там у нас стоял такой красный старый диван. Вижу, Женька на боку лежит, вроде спит. Зову, зову его, а он не отзывается. Подхожу, поворачиваю его, а он уже холодный…
Тут дед замолчал и отглотнул чаю. Я заметила, что глаза у него были немного красные. Теперь я начала понимать, почему он не хотел раньше рассказывать о своем детстве, я бы тоже молчала. Но вот он продолжил свой рассказ.
— А сколько разных национальностей здесь жило, ты себе представить не можешь. Эстонцы, немцы, греки, китайцы, латыши, поляки, французы, азербайджанцы — кого только не было! Причем жили все мирно, никто не ругался. Помню, если кто умер или пропал, то не очень обращали на это внимание. Нету и нету.
А самое неприятное в то время было получать извещения о гибели родных или о пропаже без вести. Если пропал без вести, то, может, его разорвало на куски снарядом или миной, тело не похоронили, тогда он враг народа, и детям пособия не давали. Жестокое было время…
С каждым военным годом с едой становилось все хуже и хуже. Сначала хоть картошка была да припасы всякие, а потом даже если и сажали что-то, то многое было своровано. Пришли мы однажды домой — яма пустая, а зимой за ведро картошки пришлось отдавать тулуп, одеяло, да еще там что-то. В общем, так и жили. Летом рыбалка спасала, но досыта, конечно, никогда не наедались. Зато лучше всех жили партийные да милиционеры. У них дети и в школе учились, и одетые были, полагалась особая норма питания.
Похоронки у нас приходили одна за другой. Из родни-то 18 человек воевать ушло, и ни один не вернулся… Отца в сорок втором под Сталинградом убили, брата старшего в Эстонии, он у нас десантником был. А остальных я уж и не помню. А для меня самое обидное было, это когда у друга моего отец с фронта вернулся. А ведь возвращались очень, очень немногие. Я тогда пришел к ним в гости, а мать друга моего говорит мне: «Иди отсюда, безотцовщина!» Вот такое отношение было, все поменялось после войны.
А какая радость у нас была, когда Сталин карточную систему отменил! Мы готовы были его на руках носить. Купили мы тогда с приятелем буханку белого и буханку черного хлеба. Отрезали по куску, положили их друг на друга, да с таким удовольствием съели, что даже описать нельзя. Вот. А с одеждой еще лет пять после войны туго было. Ходили в каком-то тряпье. На танцы, помню, придешь, а там кто в чем одет. В обмотках или гетрах с калошами, ведь ни у кого ничего не было. Зато отплясывали от души, молодые были, 18 лет, духовой оркестр играл.
А потом в 1949-м я в армию ушел, в Москве служил, да там и остался жить. Работал на заводе «Наука». Позже узнал, что младшего брата зарезали на его 18-летие, как нелепо это произошло. Мать через какое-то время умерла, но хоронить ее я приехал. Все случилось так, как предсказывал отец, ведь он у меня совсем как ясновидящий был, да и мне что-то такое передалось. Так что остались мы с сестрой Павлой. Она вскоре замуж вышла, а я в Котлас переехал, работал на заводе ракетостроения.
Он замолк. У нас зазвонил домашний телефон, и я побежала брать трубку. Звонила мне одноклассница, хотела просто поболтать, а я не хотела, да и не могла ни о чем говорить. В это время дед успел собраться и одеться, снова напялить свою смешную шапку. Перед уходом он сказал:
— А ты учи, учи историю. Ведь для вас это всего лишь тест, а для нас это была целая жизнь.
Больше он ничего не сказал, просто ушел и все. А я тихо закрыла за ним дверь и расплакалась.
Елизавета Микушева